Великаны и карлики. Степь глазами Егорушки

Г. А. Шалюги

О повести «Степь» Чехов писал Д. Григоровичу, что, возможно, «она раскроет глаза моим сверстникам и покажет им, какое богатство, какие залежи красоты остаются пока еще нетронутыми и как еще не тесно русскому художнику». Он рассчитывал, что его «повестушка» напомнит коллегам о «степи, которую забыли» (Д. Григоровичу, 12 янв. 1888). Чехов подчеркивает, что степь важна не столько для русского человека вообще, сколько для молодого поколения русских писателей: степи – нетронутые «залежи красоты». Иными словами, делает упор на эстетическое значение степных пейзажей.

Не случайно мы ощущает в повести нагнетание форм поэтического отражения природы, которые были свойственны русичам на протяжении тысячелетий. Имеется в виду яркая метафоричность, символичность, одушевленность природы. Я бы даже сказал, что это своего рода магичность окружающих предметов и явлений. Вот примеры. Для ребенка - совсем как в библейские времена (вспомним Иисуса Навина) - останавливается время: «Казалось, что с утра прошло уже сто лет…». Вот, грядет превращение живых существ в камни (вспомним жену Лота): «Не хотел ли Бог, чтобы Егорушка, бричка и лошадь замерли в этом воздухе и, как холмы, окаменели бы и остались навеки на одном месте?» (С.,7,78). В этом живом и одновременно мифологизированном мире «даль … мигала бледным светом, как веками». А вот зачарованная, как в романе Сервантеса, мельница машет крыльями: «… ветряк … не отставал, смотрел на Егорушку своим лоснящимся крылом и махал. Какой колдун!» (С.,7, 20).

Многоцветная картина степи, неспешное повествование о пути-дороге, о встречах и событиях, описание разнообразных пейзажей и лиц, - все это эпос чистой воды. Тут важную роль играет сам автор-повествователь. Лиризм же связан с образом Егорушки: его впечатления, размышления, фантазии, игра воображения составили основу лирической ипостаси поэмы. Эпическое и лирическое соединяются благодаря фольклорно-эпическим и одновременно фантазийным образам богатырей, которые связывают настоящее с эпическим прошлым. Не случайно автор чеховских биографий Громов называет повесть «заповедником полуразрушенной поэтической родины» 1. 
Существуют мнения, будто чеховская повесть со столь обширными описаниями природы стала новым словом в изображении социальной жизни. Однако социальная жизнь (жизнь общественная) тут как раз не представлена. Степь и люди показаны глазами ребенка, чье сознание не социально, а скорее - мифологично. В повести нет параллелей между социальной жизнью и жизнью природы. Разве степным бурям и грозам хоть в какой-то степени соответствуют социальные катаклизмы? Напротив, получилось так, что Чехов, подобно Гоголю, показал «Русь» с одного боку, но боку п о э т и ч е с к о г о. Чехов назвал родину «суровой и прекрасной». Прекрасная часть в повести тщательно очерчена и показана в великолепных поэтических образах Но суровая социальная проза русской жизни, к которой Чехов был чувствителен с первых шагов в литературе, осталась за кадром. Она дана в других степных произведениях Чехова («Драма на охоте», «В родном углу», «Печенег» и др), а также в раннем драматическом опусе. 

Для такой повести (лиро-эпической поэмы) Чехов сберег детские и юношеские впечатления, навеянные прежде всего таганрогской степью. Эти впечатления, по словам писателя, он тщательно хранил даже во времена многописания первой половины 80-х годов. «… я … всячески старался не потратить … образов и картин, которые мне дороги» (Д.Григоровичу, 28 марта 1886). Добавим - особенно дороги как русскому человеку с украинскими корнями.

Перед началом работы над повестью Чехов совершил путешествие по Приазовью, побывал в Таганроге, Луганске, Святых горах. «Пахнет степью и слышно, как поют птицы. Вижу старых приятелей - коршунов, летающих над степью…». И далее в письме к родным идет перечисление донецких реалий, знакомых с детства: курганчики, водокачки, хохлы, волы, белые хаты, южные речки, ветки железной дороги… Здесь зримо присутствует и украинский колорит. Все это стало предметом поэтического акафиста степи. 

Знаменательно, однако, что в письме к Суворину Чехов писал о более широких планах: он собирался посетить не только Донецкую область, но и Воронежскую губернию… «Возобновлю в памяти то, что уже начало тускнеть» (А. Суворину 10 февр. 1987). Это довольно странно, поскольку в Воронежской губернии Чехов доселе не бывал и детских впечатлений об этих краях не имел. Другое дело, что именно из Воронежской губернии вышел в люди сам Суворин. Любопытно, что Суворин узнал себя … в Егорушке! Его собственное детство прошло у воронежской глубинке (Бобровский уезд), отец будущего миллионера был бедный отставной военный лекарь, семья жила в крестьянской избе. Довольно долго популярный публицист и удачливый издатель вообще не умел писать и читать.

Отсюда же, из-под Воронежа, вышли предки Антона Павловича по отцовской линии. Стало быть, Чехову было важно дополнить своими собственными впечатлениями память родовую, если так можно выразиться. Воронежская земля - место, где русский и украинский миры соприкасаются самым непосредственным образом. Это часть так называемой Слободской Украины. Соприкасаются и на семейно-бытовом уровне: русский дед Егор Михайлович здесь женился на хохлушке Ефросинье из украинского семейства коневодов. Здесь, на воронежских просторах, начиналась трудовая деятельность крепостного деда писателя в качестве гуртовщика, торговца скотом, которых тогда называли прасолами. Был прасолом и знаменитый русский поэт из народа Алексей Кольцов. Егору Михайловичу Чехову приходилось скитаться по воронежским степям, торговать скотом, шерстью. Может, и разъезжал он по степи в той самой ошарпанной бричке, которая изображена в самом начале повести… 

Дед Чехова, судя по всему, был человеком суровым, жестким (Антон Павлович называл его даже ярым крепостником), и вполне возможно, что его черты отразились в образе Варламова. Рассказы деда о своей молодости, несомненно, вошли в событийную и образную ткань повести. Не случайно и имя главного героя - Егорушка… Мальчик, между прочим, вспоминает о египетских колесницах, виденных им на картинках в Священной истории. Такая иллюстрированная история, изданная в первой половине XIX века, принадлежавшая отцу писателя, досталась ему, в свою очередь, от Егора Михайловича. Известно, что дед еще в детские годы самостоятельно изучил грамоту по псалтыри и имел целый сундук книг… Так семейные предания вошли в степную проблематику повести. Сейчас «Священная история» хранится в фондах Дома-музея А.П.Чехова в Ялте.
Есть в содержании повести интересный нюанс… Не отразились ли в ней некие специфические особенности индивидуального восприятия пространства, свойственные самому писателю? Не покажется ли подозрительной постоянная связь широкого пространства со страхами, с пугающими фантазиями Егорушки? Ведь Чехов, по свидетельству Б.Лазаревского, встречавшегося с Чеховым в ялтинское годы, страдал… агорафобией! То есть, боязнью пространства. Сам Лазаревский, посещая по долгу службы боевые корабли, не мог без помощи матросов пройти по высокому мостику … Точно такой же болезнью, согласно записи Лазаревского в дневнике, страдал Чехов. Антон Павлович называл эту боязнь «психозом» 2. Лазаревскому, безусловно, можно верить: записи военного прокурора отличались четкостью и документальностью протокола, в составлении которых он набил руку по долгу службы. Термин «агорафобия» подчеркнут Чеховым в домашнем экземпляре «Медицинского словаря» Виларе. Агорафобия упоминается в чеховском рассказе «Страх»; о ней говорит Дмитрий Петрович Силин: «Есть болезнь - боязнь пространства, так вот я болен боязнью жизни…» (7, 131).

Можно - со ссылкой на самого Чехова - утверждать, что определенные проблемы с восприятием пространства у него были. Он явно чувствовал себя комфортнее в пространстве замкнутом и мечтал об уединении 3. В 1892 году 19 мая он пишет Суворину: «Если я когда-нибудь пойду в монахи (у меня есть склонность к затворничеству), то буду молиться за Вас» (выделено мною - Г.Ш.). Поразительное признание! Сам Чехов осознавал некую особенность своего психического мира: склонность к затворничеству… Отсюда понятны детские прозвища Антона и его ранние псевдонимы: «отче», «старец», «юный старец» … Громов пишет также, что уже в 1878 году в юмористической прессе были опубликованы два стихотворения и прозаическая юмореска под псевдонимом «Юный старец». Тайна этого псевдонима не раскрыта, но можно предположить, что тут кроется и нечто юношеское от «старца» Антоши Чехова… Даже в 1897 году он подписал книгу Татьяне Щ.Куперник «старцем Антонием». «Пустынником Антонием» подписана и другая книга, подаренная ей же в 1900 году. Старец - значит - затворник, каковым был его святой покровитель Антоний Великой, о котором многие биографы даже не упоминает… Громов, автор жизнеописания Чехова, истолковывает чеховское «старчество» как «раннюю умудренность» 4.

По этому поводу он пишет, что писателю «нравилась … стилистика одиночества»5. Справедливее сказать - не столько стилистика или атрибутика, сколько само одиночество привлекало Чехова! «Если бы в монастыри принимали не религиозных людей и если бы можно было не молиться, то я пошел бы в монахи» (А. Суворину от 1 дек. 1895). 

Вот и Егорушка, в котором, по общему признанию, очень много автобиографического от самого писателя, тоже не без странностей. Безграничное пространство степи постоянно вызывает у мальчика страхи, опасения. Вот типичный пример: «Направо темнели холмы, которые, казалось, заслоняли собой что-то неведомое и страшное, налево все небо над горизонтом было залито багровым заревом, и трудно было понять, был ли то где-нибудь пожар или же собиралась восходить луна» (С.,7,44-45). (здесь и далее выделено мною - Г.Ш.). Характерно использование здесь оборота «казалось», а также сравнение тревожного багрового зарева с пожаром: известно, что пожары вызывали в душе самого Чехова беспокойство и тоску. И таких примеров раскидано едва ли не на каждой странице: «… неподвижные … фигуры стоят на холмах… и внушают подозрение»… «Подозрительные фигуры, похожие на монахов, на светлом фоне ночи кажутся чернее и смотрят угрюмее». … «…в непонятной дали… громоздятся … туманные, причудливые образы… Немножко жутко». И даже лунное небо, которое «красиво и ласково», одновременно еще и «страшно»…(С., 7, 46). 

Кстати, есть у Чехова специальный рассказ, посвященный фобиям – называется «Страхи» (1886). С медицинской обстоятельностью тут описаны случаи панического ужаса, который охватывает героя при встрече с необъяснимыми явлениями. Центральный эпизод – рассказ о потрясении рассказчика при виде одинокого вагона, который среди ночи прокатился мимо него по степной железной дороге. По воспоминаниям М.П. Чехова, эпизод с товарным вагоном был написан на основе впечатлений Антона о пребывания в имении Г.П. Кравцова в Рагозиной Балке (1877-78). Тогда шло строительство Донецкой железной дороги. В книге «Вокруг Чехова. Встречи и впечатления» Михаил Чехов писал, что «напугал брата оторвавшийся от поезда товарный вагон, о котором говорится в рассказе «Страхи» (С.,5, 636). Характерно употребление выражение «напугал брата»: стало быть, Чехов воспроизвел собственный страх, испытанный им в 17-18-летнем возрасте. Добавлю, что тогда же, очевидно, в памяти Чехова отпечатались впечатления о строительстве железнодорожной насыпи, описанные позже в повести «Огни» (1888).
В пьесе «Безотцовщина» главный герой Платонов говорит: «Гамлет боялся сновидений… Я боюсь жизни!». Пьеса была написана в Таганроге, в юношеские годы. Эти слова, как пишет В.Б. Катаев, стали «лейтмотивом» еще одного чеховского рассказа, посвященного фобиям - «Страх» 6. 
Кстати, имеются интересные наблюдения о месте и значении о к н а как грани двух миров в художественной вселенной Чехова. Взгляд из окна, взгляд в окно каждый раз дают повод для противопоставления замкнутого мира дома - безграничному миру природы, который пугает героя. Особенно заметно это в повести «Скучная история», написанной годом позже «Степи». Больной профессор проводит время в дачной комнате, изредка посещая окрестности. «Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, - говорит он, - хотя бес и шепчет мне, что все эти сосны и ели, птицы и белые облака на небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия» (7, 298). Вот как он описывает свои ощущения: «Мне кажется, что все смотрит на меня и прислушивается, как я буду умирать… Жутко. Закрываю окно и бегу к постели» (7, 300-301). 

Появление за окном Кати, близкого человека, воспринимается как явление из потустороннего мира. «Я отворяю окно, и мне кажется, что я вижу сон: под окном, прижавшись к стене, стоит женщина в черном платье, ярко освещенная луной, и глядит на меня большими глазами. Лицо ее бледно…» (7, 303). Наблюдения принадлежат Шехватовой Арине, автору статьи «Окно» на грани двух миров»7. Страх перед открытым пространством за окном в данном случает присущ больному старику, которому, однако, все кажется точно так же, как юному Егорушке. Характерно и то, что оборот со словом «кажется» употреблен Чеховым и в рассказе «Черный монах», где герою уж точно присуще, как принято сейчас говорить, «измененное состояние сознания»: «Ни человеческого жилья, ни живой души вдали, и кажется, что тропинка, если пойти по ней, приведет в то самое неизвестное загадочное место, где <…> широко и величаво пламенеет вечерняя заря» (выделено мною – Г.Ш.). Тропинка, как известно, привела магистра Коврина к встрече с черным монахом…
Все это соотносится с клинической картиной агорафобии – боязни пространства. Википедия приводи перечень симптомов этого заболевания. Прежде всего, это страх от пребывания вне дома – в поле, парке, - вообще в открытых местах или местах скопления народа. Агорафобы годами могут жить, не покидая домов, что, кстати, соотносится с образом «человека в футляре». Болезнь эта обычно начинается в возрасте 20-25 лет. Исследователи открыли взаимосвязь между агорафобией и проблемами ориентации в пространстве, проистекающими от особенностей зрения. У Чехова, как известно, такая проблема зрения была: астигматизм. Один глаз был близоруким, другой – дальнозорким… С годами, очевидно, агорафобия у Чехова нивелировалась - он мог совершать дальние путешествия по просторам Сибири и даже по морю.

Но вернемся из душной комнаты Николая Степановича в степной простор. Интересно проследить за тем, в каких цветах видит окружающее пространство юный герой. Цветовая гамма, безусловно, задана самим писателем – она отвечает поставленной художественной задаче. В то же время цвет – голос подсознания человека отражение его эмоционального состояния8. Е.Петухова обнаружила, что красный цвет - а семантика красного цвета включает такие составляющие, как агрессивность, возбуждение, раздражение, злоба, - наиболее часто соотносятся с нездоровыми фобиями, с воспаленными эмоциями Егорушки. Он видит красные от злобы глаза собак, красные воспаленные веки Пантелея, красный опухший подбородок мужика, красные глаза Дымова, красные от напряжения и пота лица… Он видит багровую луну, залитое багровым заревом небо, красное пятно на фоне выгоревшей степи 9.

По оценке психологов, то же касается и черного цвета. Он выражает состояние напряжения, стресса. Особенно внушительно нагнетание черноты в описании грозы - тут и чернота горизонта, и черные лохмотья туч, и чернеющая тьма, и темные, угрюмые кресты… Известно, как разрушительно воздействует на сознание чередование тьмы и вспышек яркого света. Через такое испытание прошла хрупкая психика ребенка. Его реакция: все представлялось ему «нелюдимым и страшным», «он ужасался», «ему становилось холодно… и жутко».

Можно утверждать, что в художественной ткани повести переплетаются два встречных потока. Это страхи ребенка, выросшего в замкнутом мирке родительского дома, переплетающиеся с фобиями и фантазиями, навеянными открытым пространством, осмысленные затем в иной, мифологической, поэтико-символической сетке координат, присущей уже взрослому писателю. Возможно, этим объясняется весьма сложная, многозначная, зачастую не без труда читаемая система мировоззренческих и художественных установок повести. 

Впрочем, относительно психики Чехова существует и иная точка зрения. Г. Бердников, к примеру, в биографии Чехова писал, что Антон Павлович «имел все основания с благодарностью думать о породивших его крепостных мужиках - они наградили его не только талантом, но и абсолютно здоровой психикой»…(Выделено мною – Г.Ш.) 10. 

В свое время В.Б. Катаев верно приметил особую роль слова «казалось» в чеховских текстах. Он увязал это обстоятельство с гносеологическими поисками писателя, поставив «казалось» в оппозицию «казалось – оказалось». Благодаря этому противопоставлению Чехов ведет героев от одних представлений к другим, к смене оценок, к выяснению природы житейских иллюзий, ложных мнений. Это философское осмысление проблемы. Есть и другие точки зрения. «Казалось» осмысляется в иной системе координат: «казалось» - «показалось» - эти неопределенные обороты осмысляются в статье О.М. Скибиной об импрессионистичности образа чеховской степи 11.
Слово «казалось», как мы выяснили, стоит еще и в сининимическом ряду со словами «виделось», чудилось», «воображалось». Картины природы возбуждают в герое или рассказчике усиленную работу мысли, служат своего рода энергией для накачки лазера воображения. Они отражают различные ступени и оттенки субъективного восприятия действительности, ступени ее трансформации, степень обусловленности мысли, фантазии, воображения героя самим актом восприятия мира. В пейзажных зарисовках Чехова слово «казалось» и последующий текст выступают как форма объективизации субъективных представлений (соединение лирического и эпического начал). Как видим, это еще и форма слияния (разделения) точек зрения автора и героя. Подобный прием своего рода образной «накачки» творческого лазера художника изредка проявлялся у Гоголя и Тургенева. В повести «Степь» оборот со словом «казалось» встречается на каждом шагу. Он использован, по моим подсчетам, более тридцати раз. Чехов, по сравнению с Гоголем, намного расширил сферу применения оборота. Очень часто он используется при характеристике персонажей, сущность которых неоднозначна, зыбка и сомнительна. Особенно это наглядно при описании внешности Дымова, который «казался» мальчику красивыми и необыкновенно сильным, но тут же отмечается, что взгляд его, «казалось», искал, кого бы еще убить… 

В поисках решения загадок детского сознания героя повести современная наука идет и вширь, и вглубь. Некоторые работы поражают неожиданностью и глубиной сопоставления. Оксана Филенко из Киева ставит рядом «Степь» А. Чехова с «Чевенгуром» А. Платонова: оказывается, действие обоих произведений происходит в географически близких степных районах. Степь и у Чехова, и у Платонова обретает символическое значение: это пространство с гипотетическим горизонтом: ты к нему приближаешься, а он отступает… Образ бесконечной степи приобретает у Платонова важный идеологический смысл: герои стремятся к коммунизму, а коммунизм оказывается мнимостью… Близки по типу мировосприятия и персонажи. У Чехова герой - ребенок; обозники и даже хозяин степи Варламов характеризуются в детской малости (даже картавости – «Здгаствуй, стагик!»), или в детской недоразвитости, или в детском уме… Взять хотя бы взрослого кучера Дениску, который бегает с ребенком наперегонки, любит пускать голубей, играть в бабки… 
Герои Платонова, как Егорушка, также много плачут, боятся ночи и ночных кошмаров. Как и Егорушка, они испытывают страх перед открытым пустым пространством. Однако детскость, проявляющаяся у Чехова эпизодически, стала у Платонова целой художественной системой. Он специально «умаляет» людей, делает их похожими на детей, животных или растения: «Советская власть – это царство множества природных невзрачных людей»… 12. 

В «детскости» героев, считает О. Филенко, присутствует и онтологический смысл: пока есть детство - не смерти. Когда появляется чувство смерти - уже нет детства…13. В общем и целом сопоставление повести Чехова и романа Платонова обнажает поразительную особенность чеховской образности: она раскрывает свой неведомый в Х1Х веке потенциал лишь в литературе ХХ века… Образы на вырост! Самым ярким примером такой образности с перспективой, наверное, можно назвать «озорника» Дымова. Чехов утверждал, что такие личности предназначены как раз «для революции». Чехов, правда, сомневался в актуальности революций для России, но тут его дар провидения дал осечку: революций было даже три. Образ «озорника» вдруг ожил в рьяных революционерах «Чевенгура», которым что ужа убить, что человека - все одно. Они готовы для светлого будущего залить кровью всю Россию… Отметим, что некоторые наблюдения Оксаны Филенко над образом Егорушки соответствуют и нашим представлениям о «визионерстве» юного героя повести. 

Но вернемся к Егорушке. Прием включения в описание или повествования элементов фантазии идеально пришелся к месту при характеристике восприятия окружающего мира глазами ребенка. Реальное и воображаемое соединяются в Егорушкином восприятии. Возникают образы на грани возможного и невозможного, на грани реальности и сновидения. «Тихая, теплая ночь спускалась на него и шептала ему что-то на ухо, а ему казалось, что это та красивая женщина склоняется к нему, с улыбкой глядит на него и хочет поцеловать…»(С.,7,78). Вот эпизод в гостинице после счастливого выздоровления мальчугана: «Ему казалось странным, что он не на тюке, что кругом все сухо и на потолке нет молний и грома» (С.,7,97). Для человека с боязнью пространства - спасительный низкий потолок! А вот Егорушка наблюдает за возчиком Васей: как настоящий живодер, он ест пескаря живьем. «Егорушке показалось, что он видит перед собой не человека» (выделено мною – Г.Ш.) (С.,7, 60) 

Невольно задумаешься: а действительно ли человек этот Вася? И в том ли мире, который нарисован нашим обыденным сознанием, мы живем на самом деле? В весьма странном мире живут чеховские герои, да и мы с вами. На это намекает фраза, промелькнувшая на страницах повести: «Все представляется не тем, что есть». По контексту очевидно, что речь идет об июльской вечерней мгле, которая делает мир фантастичным. «Едешь и вдруг видишь, впереди у самой дороги стоит силуэт, похожий на монаха; он не шевелится, ждет и что-то держит в руках. <…> Такие неподвижные, кого-то поджидающие фигуры стоят на холмах, выглядывают из бурьяна, и все они походят на людей и внушают подозрение» (С.,7, 45). 

Подобных примеров можно привести множество, и если же взглянуть шире, то становится очевидным, что для Чехова понятна неоднозначность, странность этого мира. Может быть, как раз в этом Чехов более всего следует традиции «степного царя». Поразительно, но именно у Гоголя мы найдем мысль, что видимое не есть реальное: «Все обман, все мечта, все не то, что кажется» («Невский проспект»). 14. И Поприщину в «Записках сумасшедшего» тоже мнится, что он мелкий чиновник («только так кажусь титулярным советником»), а та самом деле он граф или какой-нибудь генерал... Чисто гоголевская фантасмагория, характеризующая социальную жизнь столичного города. И здесь у Гоголя выскакивает это сакраментальное словцо, полюбившееся Чехову: «кажется»… 

Алогизм всего видимого и происходящего, за которым явно что-то кроется, явственно ощущается Чеховым так же, как и Гоголем, у которого канарейка похожа на Собакевича, у которого луну обыкновенно делают немцы, а майорские носы свободно гуляют по столичному проспекту. Возможно, выбор в качестве главного героя мальчика с развитым воображением, который в силу возраста еще мало знает о мире и потому ему в с е к а ж е т с я, тоже проистекает из этого особого взгляда Чехова на мир. 

Отмеченный нами у Гоголя прием соединения в описании природы объективного и субъективного начал (непосредственные впечатления плюс представлений памяти или фантазии) Чехов использовал на протяжении всего творческого пути. Приведу характерные примеры. «… ночью, думая о Маше, я с невыразимо сладким чувством с захватывающею радостию прислушивался к тому, как шумели крысы и как над потолком стучал ветер; казалось, что на чердаке кашлял старый домовой» («Моя жизнь»). «Милый, наивный старый дом, который, казалось, окнами своего мезонина глядел на меня как глазами и понимал все» («Печенег»). «Чьи-то года считала кукушка и все сбивалась со счета, и опять начинала. В пруду сердито, надрываясь, перекликались лягушки, и даже можно было разобрать слова: «И ты такова! И ты такова!». Какой был шум! Казалось, что все эти твари кричали и пели нарочно, чтобы никто не спал в этот весенний вечер, чтобы все, даже сердитые лягушки, дорожили и наслаждались каждой минутой: ведь жизнь дается только один раз!» («В овраге»).

Любопытно, что, описывая в письма к А. Суворину от 27 октября 1888 года «пейзаж» собственной смятенной души, Чехов снова пользуется этим проверенным оборотом. Вот как это звучало: «В голове у меня целая армия людей, просящихся наружу и ждущих команды. Все, что я писал до сих пор, ерунда в сравнении с тем, что я хотел бы написать и что писал бы с восторгом…Мне не нравится, что я имею успех; те сюжеты, которые сидят в голове, досадливо ревнуют к уже написанному; обидно, что чепуха уже сделана, а хорошее валяется на складе, как книжный хлам. Конечно, в этом вопле много преувеличенного, многое мне только кажется, но доля правды есть, и большая доля». На сей раз слово «кажется» выделено курсивом самим Чеховым. Здесь очевидно понимание простого факта, что в этом «пейзаже души» есть не только правда, но и выдумка, то есть, то, что навоображалось, нафантазировалось в смятенном сознании человека, которому недавно присудили Пушкинскую премию. В повести прием использован для характеристики мифологизированного сознания Егорушки. Тут на место Егорушки писатель поставил самого себя...

Выбор имени главного героя повести - Егорушка - также наполнен особым смыслом. Мальчика назвали так в честь Георгия Победоносца, христианского воина-мученика. Какие подвиги и страдания готовит ему жизнь? Чехов писал, что мальчик непременно кончит плохим, когда подрастет и попадет в Москву или Питер. Сейчас же он оказался на острие противостояния с «озорником» Дымовым, который уж точно рожден «прямехонько для революции». Дымов - олицетворение зла: страсть убивать у него написана на лице. Его «взгляд, казалось, искал, кого бы еще убить от нечего делать и над чем бы посмеяться» (С.,7, 55). 

Именно Егорушке поручил автор озвучить самый главный вопрос повести «Степь»: «Кто это по ней ездит? Кому нужен такой простор?». Ребенку видятся здесь сказочные великаны, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца или Соловья-Разбойника, видятся могучие кони… На поверку в степи скрипят обозы торговцев шерстью и «кружит» Варламов, не богатырь, а просто богатей весьма заурядной внешности… «Богатыри не вы…» - вспоминаются лермонтовские строки.

Географическое пространство степи пустынно, но чеховская повесть «Степь» заселена густо. Здесь живут русские, украинцы, евреи, армяне… Конечно, это не богатыри – скорее, аутсайдеры, которым не нашлось места в нормальной жизни, которые не пригодились нигде. Обозный народ - люди, которых судьба выбросила на окраину цивилизации, хотя и здесь, как в капле воды, отразились социальные перекосы. С одной стороны, безмерно богатые люди вроде графини Драницкой или предпринимателя Варламова, с другой - откровенные босяки, выходцы из разных русских губерний, все имущество которых умещается в котомке. Это - предшественники горьковских босяков: бывшие певчие, староверы вроде Пантелея, бывшие фабричные рабочие, потерявшие здоровье… 

Сопоставление их жалких, искореженных судеб со сказочными представлениями Егорушки о богатырях - обитателях безграничных просторов, вызывают чувство горечи и заставляет задуматься уже не Егорушку, а самих взрослых читателей. Если вырубаются леса, сохраняющие климат, если пропадает кормилица-степь - что ждет Россию? И случайно ли возникают параллели с библейскими временами, когда исчезали целые племена и народы? Эта неожиданная сторона чеховской повести, которую публика вот уже более сотни лет воспринимает как сугубо поэтическое произведение. 

Повесть кончается на минорной ноте. Егорушка горькими слезами приветствует новую, неведомую жизнь. Пейзаж вокруг героя кардинально меняется. Вместо широкого, пугающего степного простора с его великанами, карликами и жуткими грозами появилась обстановка, в сущности, знакомая ребенку по материнскому дому. Здесь и традиционные таганрогские ставни, и маленький душный зал, и бесчисленные образа, и горшки с геранью, и швейная машинка – гордость мещанской семьи… На окне - традиционная клетка со скворцом: Антоша Чехов в детские годы и сам не раз ловил таких … Клетка со скворцом, закрывающая окно во внешний мир – образ символичный. Внешний мир - вот он рядом, за окном. Но душа ребенка еще в клетке…
«Какова-то будет эта жизнь?» (С.,7, 104).

Примечания:

Тексты писем и произведений А.П. Чехова даны по: ПССП в 30 тт. М.: Наука, 1974-83. Письма приводятся с указанием адресата и даты написания. Тексты произведений - с указанием номера тома и страницы.

1/ Громов Михаил. Чехов. Серия «ЖЗЛ». М.: 1993. С. 220.
2/ См. об этом: «Я прокоптился Чеховым» в кн.: Шалюгин Г.А. «Чехов: «жизнь, которой мы не знаем…». Симферополь: Таврия, 2005. С. 442).
3/ Громов.Чехов. Серия ЖЗЛ. М.: 1993. С. 59.
4/ Громов. Там же, С.58.
5/ Громов. Там же. С.59.
6/ Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. Изд. МГУ, 1983. С.116). 
7/ Шехватова Арина. «Окно» на грани двух миров //Молодые исследователи Чехова. Вып. 3. Вып. 3.. С.160-63.
8/ Петухова Е.Н. Цвет как изобразительная и смысловая деталь в повести Чехова «Степь» // Чеховские чтения в Ялте. Мир Чехова: звук, запах, цвет. Симферополь, 2008. С.191.
9/ Петухова Е.Н. Там же. С.194.
10/ Бердников Г. Чехов. ЖЗЛ. М., 1978. С.34.
11/Скибина О.М. Об импрессионистичности образа чеховской степи // Таганрогский вестник. Таганрог, 2008. С.37.
12/ Филенко О. //Молодые исследователи Чехова. Вып. 3. М., 1998. С.233-39. 
13/ Филенко О. Там же, С.239.
14/ Криницын Александр. Семантика образа степи в прозе Чехова // Молодые исследователи Чехова. Вып. 3. М.:1998.С.149.